Двадцать ипостасей
(Продолжение Противоядия )
читать дальше
Его не встречали.
Так сильно злятся? Ну что ж.
Он огляделся. Люди называли небесами вовсе не вихри зарождающегося света. Небеса людей - слои различных газов, ему объясняли каких даже, но забыл, забыл.
За тысячелетия небеса поменялись. Раньше были пещерой, теперь - огромный дом.
В коридоре выстроились доспехи, он ткнул щит, тот покачнулся. Ангелы предпочитали сражаться без оружия - пока люди не стали рисовать латы на всех иконах.
Ладно Михаил, чья мощь изначально не помещалась в оболочку; ладно Люцифер - ну вот кто б что запретил Люциферу, хоть рог, хоть три ноги, хоть меч - но Рафаил? Рафаил весь двадцатый век одной дланью исцелял, второй насылал болезни. Когда бесконечные перемены обернулись бесконечной войной?
Когда Гавриил додумался из лилий творить копья? (но идея хороша)
Под полом плавали радужные искры, расходились при каждом шаге.
Музыка лилась из-под дверной щели. Да там же его спальня! Или, как провозгласила Аврора однажды - Престол Господень.
Он повернул ручку.
Свирелью звучал общий глас ангелов, рев морских волн рассыпался треском бубнов, перекаты континентальных плит замирали эхом органа. В огне затухали гитарные переливы.
Музыка горних сфер, или, по-честному, шум небесной стройки.
Он качался на носках, впитывая мелодию.
Ангелы замолчали. Сияние крыльев ослепляло, сталкивалось друг с другом, рождались новые оттенки света.
Почти весь спектр. Кроме пяти глубоких цветов. Архангелы не вернулись на небеса.
- Аллилуйя, - сказал он. - Есть что пожевать?
Рев мотора вспарывает тишину.
Где тонко, - думает Уриил, - там и рвется. Покой склепа не нарушить и цыганскому табору. Городскую ночь истыкали фонари, словно люди боятся спать.
- Эй, ты! Уматывай отсюдова!
Окна зажигаются - кто-то только и ждал повода.
- С радостью, - отвечает Уриил, - я вообще поссать заезжал, у вас дворик удобный.
Мотоцикл везет Уриила вдоль яблонь, цветки белыми огоньками проступают на ветках.
- Охальник! Невоспитанная молодежь!
Ночью густеют запахи, около клумбы с пионами Уриил почти вязнет.
- Ха-ха, спасибо!
Вслед доносятся крики, но мотоцикл уже выпутался из плена.
Господь сказал как-то:"ты особенный, тебя я создал лишь наполовину". Господь прирастил к Логосу сгустков двадцать света. Господь залатал все черные дыры. Господь - скотина, поступил по-своему, хотя Уриил, тогда еще безымянный, требовал оставить в покое. "Я не могу", отвечал Господь, "ведь мы с тобой тут единственные живые. Живое не бросит живое, понимаешь?"
Господь аж подпрыгнул, когда Уриил утряс дополнительный свет в нечто компактное.
"Какой облик! Это ты сам придумал? Ну-ка повернись! Ого, какая конструкция. Вот это идея!"
- Что-то тебе это не помешало смотаться черти куда.
Уриил задирает голову, звезды прячутся за облака, под взглядом лопаются фонари. Один архангел приносит разрушений больше, чем районные хулиганы вместе взятые.
- Я не собираюсь тебя прощать, - говорит Уриил. - Прощение - удел людей и твой, Боже. А у меня Логос.
Ветер бьется между домами, Уриил прибавляет газу.
***
Мария из Йорбурга
Она открывает глаза, небо такое чистое, люди еще не запачкали небо дымом бомб.
Она ведет ладонью по траве, не ярко-зеленой, но нежной, танки пока не втоптали ростки в землю.
Она прислушивается, шумит вода, ГЭС не поменяли русла рек, есть чему течь.
"Прошлое? Серьезно, прошлое?", - спросил Уриил. После Армагеддона он принял изначальный облик, где шрам через щеку, борода, опаленные Логосом брови. - " Если ты пытаешься искупить грехи перед той душой, то нет никаких грехов. Не сьешь ты ее, она бы обернулась в ничто"
Бог придумал сначала, люди нашли закономерности потом. Люди способны познавать мир, но убивают то, что изучают. Рафаил поглотил душу человека, заставили, не заставили - поглотил же.
"Ее путь пройден не до конца", ответил Рафаил. - "Она хочет завершения. А по карме там выходит..." Зонтик складывался в бандану, Уриил не слушал.
Уриил не знает, где искать.
Она отряхивает юбку. Иногда, как проснется, мысли в голове странные крутятся. И картинки. Картинки - страшные. По полям идут огромные чудища. У каждого из сопла пышет огонь. Она спрашивала, не так ли выглядят драконы. Не так.
Или, вот, ей снилось: в воздухе повисла красная пыль. Люди покрыты пылью с головы до ног, не у всех ноги есть, не у всех и головы. Вдали грохочет, а с ее рук нисходит зеленое пламя, падает в землю, и ноги-головы отрастают.
Она рассказывала на исповеди. Пастырь велел не сочинять, " ибо ложь от лукавого"
- Мария, ты работать идешь? Жара схлынула!
Нить за нитью золотистая паутина оплетала его. Душа вспоминала себя, он не мешал. Она наступала - он поддавался. Первыми растаяли крылья. Крылья надоели, еще когда черными были. Копоть Ада не смыть ангельской невинностью. Ангельская невинность, как выяснилось, вещь эфемерная.
Потом пропало сияние - то, которым Господь наделил его.
Цвет человеческой души неоднороден, похож на вкрапления радуги в серый булыжник.
Он смотрел, пока полный спектр света не органичился людским сознанием. Красок поубавилось.
Мир стал плотным, возникли границы.
Последним ушло имя.
- Рафаил, - произнес он, лента времени крутилась в обратную сторону, - Кто это?
Мария из Йорбурга поднимает очи к небесам. Расходятся облака, солнце отражается в зрачках. "Я не ведьма", - говорит Мария, - "Я лишь слышу ангела". Подруга Марии заламывает руки. "Не смей, молчи!" Крупным планом показывают хворост. Огонь выползает из-под нижних прутьев. "Не-е-ет", - кричит неудавшийся возлюбленный Марии. Долго кричит, секунд тридцать. Люцифер успевает задернуть шторы. "Я не умру теперь никогда", - произносит Мария, Люцифер жмет на паузу.
Вот, вот это выражение лица - отрешенное, безразличное, когда глаза отсвечивают зеленым. Не талант у актрисы внезапно проснулся, и не цветные линзы выпали. Любой вариант одного события разветвляет ось времен. Этим и забавны исторические драмы. Вселенная стремится пригладить ось: все варианты похожи. В предыдущем мире Мария никогда не слышала ангела, просто сошла с ума. Рафаил изменил основополагающий факт.
- Рафаил, - говорит Люцифер, он приближает лицо к монитору, - эпос "Горение Марии" похуже некоторых драм обо мне. Не всех, увы.
Люцифер за двадцать лет просмотрел множество интерпретаций собственного падения. Прочел множество литературных версий.
Чуть не написал авторам особо
дикой книжонки, но те бы на радостях сочинили еще одну. Нечего глупость поощрять.
Люцифер смотрит в монитор.
- Знаешь, Рафаил, ты всегда казался мне самым тихим и мирным из архангелов. Ты делал, что тебе приказал Господь. Когда ты спустился в Ад, я думал, ты не вернешься. А ты вернулся другим. Жаль, тебе меня не найти, любопытный вышел бы разговор.
Люцифер расплел торок Михаила на сотни ниток и связал шелковую веревку - авось кто-нибудь повесится. Веревка уплыла в Киото. С крестиком Люцифер обошелся проще - подарил пятилетней девчонке Шошанне.
Ангельским всевидением Люцифер не пользовался двадцать лет. Интересно, а как Рафаил умудрялся скрывать собственную сущность? Мария из Йорбурга и исцеляла, и предсказывала.
- Тебя никто не искал, да? - говорит Люцифер. - Особенно Михаил.
Имя словно зависает в воздухе. Люциферу стоит прищуриться, и увидит он росчерк синего света.
Михаил помнит Люцифера слабым.
А никто не должен, никто.
Она стелется в травы, вплетает между корнями волосы, пыльцой оседает на брюшке пчелы.
Она туманами покрывает горные вершины, дождем проливается в реки, водорослями тянется сквозь воду.
Она пригревается на спине пятнистой кошки
Кошка мурлычет древнюю как мир песенку. Древнее как мир имя.
Рафаэль, Рафаэль, Рафаэль, - перекатывается в пушистом животе.
Рафаэль, - подхватывают облака, они манят белой, невесомой мягкостью, надо поймать ветер, и он отнесет на небо.
Имя тебе Рафаэль.
Имя мне Рафаэль.
Два потока света схлещиваются, два водопада распадаются, Всевышний сидит под воротами в Царство Божие.
- Ну привет, - говорит Всевышний, - че как?
- Здрасьте, - отвечает Рафаил, - давно ждешь?
- Да только две сотни лет.
Всевышний не поднимается, и Рафаил устраивается рядом.
Изнутри по арке бегут разноцветные круги.
Всевышний смотрит в глаза Рафаилу.
- Это все не зря, - произносит Рафаил. - Это никогда не было зря.
- Сечешь фишку, - отвечает Всевышний. - Пойдем поедим?
***
Путешествие на грани нервного срыва
Киото, Япония
- Твой труп испортит ей вид из окна , - сказали откуда-то сверху, - А ты попадешь в Ад.
Цуне-сан уронил веревку - тонкая, шелковая, особого морского плетения, нигде не найдешь.
Дедушка считал, Цуне-сан олух, и самурая, да ладно самурая, достойного члена японского общества из Цуне-сана не получится. Отметки ниже среднего; в додзе ударили по голове, и бабушка запретила возвращаться "на верную смерть", с работой тоже не гладко. Мокиту-куна взяли позже, а уже начальник отдела.
Цуне-сана чужие успехи не волновали, его мало что по жизни волновало. Кроме, пожалуй, отражений неба в листьях акации да предрассветной дымки над городскими фонтанами.
Цуне-сан любил красоту. Его завораживала ветка цветущей груши, он мог часами смотреть, как бьются в росе радужные всполохи. Мир требовал "работай тяжело, чтобы никто и никогда не упрекнул тебя". Цуне-сан подчинялся, пока не встретил Тихиро. Это Тихиро сказала:"зачем жить, если ты живешь некрасиво?" Это Тихиро пела страшные детские песенки тонким звенящим голоском ("здравствуй, демон, унеси меня из до-о-ома"). Это Тихиро открыла Цуне-сану новый вид красоты - красоту человеческую. Тени скатывались во впадинках ключиц Тихиро, резали кожу синими полосами, по волосам Тихиро гуляла солнечная волна. Цуне-сан слишком поздно осознал, что любит. Тихиро успела уволиться. "Я думаю попутешествовать, понимаешь?"
Он все понял - и решил красивым суицидом отпраздновать ее отьезд.
Во дворе Тихиро росли липы, одной - самой корявой, самой живописной - Цуне-сан отвел роль виселицы.
И да, эту липу Тихиро созерцала по утрам.
Цуне-сан задрал голову.
Листва зашевелилась.
- Я не верю в Ад, - уведомил Цуне-сан. - Это невежливо, осуждать других.
Через изломы коры шествовал муравей. "Ах", подумал Цуне-сан, - "муравейник и не заметит твою гибель"
- Мне все равно, - донеслось из листьев, - Я говорю, как будет.
Цуне-сан поднял веревку.
- Она уедет. Я не смогу жить без нее. Если бы высшим силам было угодно, они придумали бы другие правила.
Рассветом забрызгало стену дома Тихиро. Цуне-сан расправил складку рукава. Шелк мнется, надо поторопиться. Цуне-сан не гейша, секретам ношения кимоно не обучен .
- Знаешь, - сказали, - ваша национальная одежда - вариация ангельских хитонов. Когда-то архангел Люцифер был здесь, его запомнили. Вы, люди, всегда запоминаете самое несущественное. Апокалипсис забыли, а скачок цен на нефть после, разумеется, нет.
Ветки задрожали, взметнулись листья. Что-то заскользило по стволу.
Цуне-сан отпрыгнул.
Порвалось кимоно.
Да, Цуне-сан видел много красоты в жизни. Он преследовал красоту, жил ею.
Цуне-сан натянул кожу на виске. Существо выглядело почти как человек. Люди не светятся и при лучевой болезни. Сияние залило двор, не красота - нечто большее. Рядом с этим существом Цуне-сана оставил страх. Мир не угрожал дверным скрежетом, кромешной тьмой, смутными силуэтами.
- Я не верю в честную игру, - сказало существо. Глаза отдавали невыносимой синевой, заоблачной, - Но ты не пробовал сообщить о своей любви?
Цуне-сан зажмурился.
- Это не приходило мне в голову.
Уинстон-Сейлем, штат Северная Каролина, США
Красавчик, сказала она, не хочешь ли купить немного любви?
Стояла ночь, и асфальт казался сияюще-белым от электрического света. Машины акулами бороздили кварталы, из клуба доносилась мерная дробь барабанов.
В такую ночь, сказала она, тяжело быть одному, наверное?
Она сняла черные очки, чтобы предьявить товар лицом. Пэт считал, у нее красивые глаза, особенно когда зрачок расширяется под дозой.
Только не видно ничерта, город превращается в сверкающее облако.
Она предлагала себя сверкающему облаку раз за разом.
Могу сделать скидку, сказала она, пахнет от тебя, как от райского сада. Ты часом не ангел, дорогой?
Она засмеялась, все знают ведь, что ангелам не нужна любовь.
- Меня интересует, - сказали ей, облако рассыпалось, в мире появились углы домов, квадраты окон, - почему недостаточно убить Зверя? Почему вы по-прежнему мучаете себя и других? Мне очень не нравится мысль, что труд Люцифера прошел впустую.
Ночной клуб гудел по-пчелиному, медовый свет плескался в черных фонарных сотах.
Она поднесла ладони к лицу, лак потек с ногтей, словно расплавленный воск.
- Шошанна, - собственное имя обожгло. - ты опять ищешь, как бы быстрей закончиться?
Шошанна закричала, но этот голос нельзя заглушить, поднялась с глубин древняя память.
Попробуй игнорировать архангела Михаила.
Каменчук, Россия
Уриил заходит в кафе "Панамка". Плюс два балла за оригинальность. Раньше придорожные закусочные попадались скучные, "Татьянка" или "Аннушка", однажды - "Алевтина".
Владелец кафе назвал дочь Панамой? - думает Уриил. Ему лень включать ангельское всеслышание.
Со стойки доносится клекот радио.
Официатка, сияя, смотрит перед собой.
Уриил оглядывается - скатерти в красно-белую полоску, вазочки без цветов.
- Искусственные цветы хуже искусственных мозгов, - говорит Михаил. Он занял столик у окна.
Перед Михаилом сбились в кучку креманки.
Уриил садится напротив.
- Ты хоть деньгами заплатишь? Или как обычно?
Михаиил смеется. На нем тот же костюм, что был в последнюю встречу. Галстук затянут до горла.
- Удавиться решил? - спрашивает Уриил. - Серьезно, ты хоть отдыхал?
Михаил вскидывает руки.
- Оставь это. Я ищу, мне некогда.
"Люцифера, конечно, жаль", - думает Уриил, - "Но за судьбы мира я переживаю больше. Михаил же не перед чем не остановится".
Бандана жжется, Уриил снимает ее.
- Скажи, - произносит Михаил, он поднимает глаза, и Уриил вздрагивает, - что если Люцифер... Ладно, забудь.
Михаил растягивает губы - уже не улыбка, еще не оскал.
Жаль, архангелы не спят. Пока у тебя есть крылья, тело только внешне человеческое. Чем дольше ты крылья прячешь, тем больше приобретаешь сходства с Господними Любимчиками. Умереть даже можно, не по-настоящему, а так. До первого воскрешения.
Михаилу не помешало бы забыться, века этак на четыре. Люцифер отойдет как раз, сможет участвовать в конструктивном дискурсе.
Уриил вздыхает. Что за напасть - быть старшим?
- Знаешь, Люцифер не дурак. И если ты его не нашел, значит, он этого не хочет.
- Да? - спрашивает Михаил. Верхняя креманка лопается. - С каких пор ты у нас специалист по взаимодействию? Сам сбежал от Отца.
Уриил хрустит костяшками. Бандана огненной полосой разделяет столик.
- Что-то мне подсказывает, разговора по душам не выйдет, - сообщает Уриил.
Михаил откидывается на стуле. Это обманчивый жест, рукой Михаил пробивает стекло. В кафе влетают звуки трассы.
- Но ты понимаешь, драка не должна обернуться пятидесятикилометровым пепелищем? - говорит Уриил. - Я просто уточняю.
Михаил встряхивает запястьями, синие искры зависают над столиком.
- Ты ошибаешься, - отвечает Михаил. - Я драться не собираюсь. Я выражаю некоторые сомнения относительно твоей позиции.
Раздается хлопок. Михаил исчезает, иссиня-черный вихрь пожирает креманки, оконную дыру заделывает.
- Вас как рассчитать? - доносится до Уриила.
Некстати официантка вышла из священного ступора. Закономерно, правда - образчик чистой красоты покинул планету.
- Дурак, - бормочет Уриил, - Влюбился бы в земную женщину или земного мужчину, да хоть в енота небесного! Боже, отсыпь Люциферу удачи.
Небеса
Михаил опускается на одно колено. Крылья сложены, ветер пробегает по перьям.
За спиной Михаила пылает белое зарево. Белая фата невесты, белый саван - ненапрасно люди считают белый цветом начала и завершения.
Михаил поднимает глаза. Нет в них почтения. Не так ангелы с итальянских фресок взирают на Господа. Михаил первым нашел другой обьект поклонения. И слава, слава случайности сей.
- Добро пожаловать, - говорит Михаил. От голоса взбивается белая пена. - Как добрались, Отец? Без пробок?
- Пробки были в обратную сторону.
Он разглядывает Михаила: все-таки, шестьдесят веков не виделись.
Хитон трансформировался в офисный костюм, вместо торока - галстук.
- Тяжело было без плана?
- Справился.
Михаил улыбается, очень нежно. Когда Адам с Евой появились, они всего боялись. Травинка вызывала дикий страх, что уж об ангелах говорить. Один Михаил не пугал новорожденное человечество. Оно засыпало под сенью Михаиловых крыл.
Хотя - можно Логосом поклясться- милосердием Михаил не отличался.
- Спас мир путем хитрых манипуляций?
Улыбка сползает с лица Михаила.
- Что, прости?
Уже Архистратиг, предводитель Небесного Воинства, тот, кто умылся кровью врагов своих, а из кожи врагов своих смастерил плащ.
- Это, - продолжает Михаил, - мне говорит отец, бросивший детей на произвол судьбы? Отец, который предпочел взвалить тяжкое бремя по воспитанию человечества на плечи старших сестер и братьев? Я правильно понял?
Белизна оттекает вглубь, мир позади Михаила в разводах и трещинах, черный ток пробегает по плечам.
Отец ( ну Михаил так старательно поминает эту функцию) наматывает электричество на запястье.
- Люцифер снова сбежал, не взяв тебя с собой?
Долина смертной тени, Коллективное Бессознательное
Михаил падает. Сквозь него проходят травы, колышутся, как под водой. Из груди выступает фиолетовая кисть колокольчиков.
Небо стало янтарным.
Большой и указательный пальцы заключают солнце в рамку.
- Бесполезно, - говорит Михаил, он опускает руки. - Средств недостаточно. Цели непрозрачные.
Люцифер сказал, когда все закончилось, вообще все: "Я не понимаю тебя". Из губы Люцифера сочилась кровь, на шее виднелись синяки. Крылья не отросли, плотность тела оставалась почти человеческой. Люцифер водил ладонью по тростнику, словно хотел запомнить ощущения. "Разве тебе не кажется", - спросил Люцифер, - "что ангельское духовное мировосприятие не самое интересное из мировосприятий?"
Люцифер был так близко, дыхание можно расслышать, коснутся можно - другое несущественным стало.
"Нам не снятся сны", - слова звучали невнятно, Люцифер проваливался в летаргию трансформации - "Вот тебе бы что снилось, как считаешь?"
Михаил улыбается. Он закрывает глаза, хоть знает - увидит переливы небесных сфер, блуждающие огни вселенских частот. Двадцать ипостасей божественной любви.
- Конечно, ты, - отвечает Михаил. - Давай, смейся.
***
Кухонные катарсисы
Вспышка поглощает кухню, сжирает раковину, окно, полку со специями.
"Странно", - думает Люцифер, - "Он же туповат".
- Стучаться, конечно, ниже твоего достоинства.
Гавриил встряхивается, как собака. Осколки разлетаются, Люцифер морщится - не забыть проверить цветы. Ни одна уважающая себя орхидея не распустится после такого.
Тлеет край занавески. Люцифер достает огнетушитель из-под стола.
- Мне бы ты не открыл, - говорит Гавриил. Он разглядывает Люцифера, будто впервые видит. - Через окно эффективней.
Гавриил не изменился: те же рыжие волосы, те же веснушки. Та же оттопыренная в смертельной обиде губа. Что, дитя, опять Воинство не слушается?
Пена клочьями свисает с занавески. Орхидеи точно возмутятся, Люцифер прячет огнетушитель.
- Ну и чем обязан?
Гавриил распахивает холодильник.
- После помилования ты к нам даже не зашел.
- Ты пал?
- Просто покинул наше скорбное заведение, - отвечает Гавриил, он принюхивается, - это голод, да? Без крыльев ты вроде бы не совсем ангел, тело становится плотней, начинает требовать странного.
Когда Люцифер только-только спустился, он ел все, до чего мог дотянуться. Через три отравления Люцифер пришел к выводу, что пища - коварное изобретение Господа.
Со сковородки срывает крышку, хлеб выпутывается из целофана.
Гавриил гипнотизирует еду.
Люцифер прикрывает рот - уголки губ ползут вверх.
- Как ты меня нашел, - говорит Люцифер, чтобы встреча не превратилась в мечты Михаила. Где все поют, обнимаются и плетут веночки. - Очевидно, скоро сюда прилетит Воинство вместе с Архистратигом?
Гавриил давится булкой.
Воздух наполняется электрическими вихрями, молнии змеятся по холодильнику, перетекают через раковину.
- Тебя один Михаил и интересует, да?
Люцифер поднимает горшок с орхидеей вида Acineta densa.
Ростки нежные, еще испугаются. Куда бы переставить?
- Вы два больных придурка, зацикленных друг на друге! Остальные вам всегда были до...до фонаря! - орет Гавриил. - Что прикажешь делать, когда твои старшие братья, любимые, между прочим, дерутся, а потом одного заключают в гребаную Бездну! Ты блядь подумал обо мне, когда шел с войной на человечество?!
- Я подумал, что теперь тебя уж точно никто не научит плохому, - говорит Люцифер. - Напомни, на чьей стороне ты тогда был?
Стекают молнии в раковину, та дребезжит.
Гавриил опускает голову.
- Следующий!
Богдан подозревает, что педиатр - это эвфемизм. Богдан - ужас на крыльях ночи. Тот, кто прячется в темноте. Звезда подкроватья.
Ни обезьянка Чучу, ни робот Евгений не могут обмануть иных проницательных детей.
Им родители внушают:"вот не будешь слушаться, придет врач, и как вколет укол!"
Дети готовятся к встрече. Зубы сцепят - не видать тебе гланд моих, чудовище!
Пальцы Богдана в царапинах и укусах, у него кошки нет.
"Вы еще молоды", - утешает завполиклиники, - "Вы привыкнете"
Богдану не надо привыкать. Пусть рыдают, пусть убегают. Хуже, когда лежат и смотрят перед собой. И матери молчат, потому что второй курс химиотерапии не помог.
Ветка хлещет по стеклу.
За окном зеленеют тополи. Сезон отеков Квинке приближается.
- Здрасьте, доктор.
Мальчишка лет семнадцати мнется на пороге. Этого историей об инопланетной тарелке не отвлечешь. Хотя...
- Проходите.
У мальчишки рыжие волосы, веснушки на лице. Неравномерное распределение меланина. Нет ли невусов? Богдан морщится. Нет, он больше никогда не будет детским онкологом.
А направление можно выписать.
Если что.
- Миленько тут у вас, - говорит мальчишка. На подоконнике кактусы распушили колючки. Белый пышный бантик венчает опунцию. Сестра дарит Богдану кактусы все время, дома не помещаются. А сколько в онкологии их осталось.
Мальчишка садится. Вблизи его лицо кажется устрашающе-красивым. Богдану хочется опустить глаза и помолиться.
Чертовщина какая-то.
- По какому поводу пожаловали?
Часы тикают быстро-быстро.
Тахикардия, думает Богдан. И еще: скоро полдень.
Мальчишка смотрит прямо на Богдана.
- Вас, - говорит мальчишка, - когда-нибудь любили? На что похоже?
В волосах запуталось солнце, и теперь там нимб.
- Тише, - говорит Михаил, - тише.
Его глаза отсвечивают синим, синим как море, как небо, как вон та кружка с недопитым кофе.
Люцифер отворачивается. Век бы не смотреть. Хотя не особо помогает - Люциферу кажется, Господь наделил падших особенно живым воображением. Зажмуришься, и образы проступят сквозь веки.
Люцифер представляет:
Позади Михаила качаются занавески, расплющивается о потолок солнце, пол поделили свет и тень. Михаил улыбается. За ворот рубашки зацепилась прядь волос, губы распухли. Настоящий ангел божий. Нимб в борделе потерял.
Люцифер открывает глаза. Нет, с Михаилом любое воображение бессильно.
- Где твоя одежда?
Ангелы долгое время разгуливали нагишом по Раю. Потом Ева решила, что толстая. "Из солидарности", - провозгласил Рафаил, натягивая ромашковый венок. Так началась эпоха душной дребедени.
Михаил рассказывал. Люцифер пал до начала времен, он пропустил веселье.
- Зачем мне одежда теперь? - голос Михаила обволакивает.
Люцифер дергается, звякает цепь.
- Освободи.
- Нет, - говорит Михаил, он близко, он горячий, неудобный.
Голый еще. За годы среди людей Люцифер перенял саранчиную тучу глупостей.
Обнаженный архангел Михаил несколько обескураживает.
- Это даже не воля Божья.
- Святая Тереза так не думала.
- Прочь.
- А то что? - шепчет Михаил.
Его спина отражается в зеркале, два багровых рубца накрест пересекают хребет.
Будильник симулирует взрыв ядерного реактора, за окном гудят автобусы, цокают каблуки и шуршат шины.
Бог не так уж любит людей, раз подарил им сны.
Люцифер нажимает "отключить".
На экране всплывает заставка - божьи коровки.
Шесть сорок пять. Пора одарить человечество порцией счастья.
"Почему я стал преподавать?"- спрашивает Люцифер, кровать прогибается под ним, - "Два слова: разбивать жизни".
Но всему приходит конец.
По стене растекся солнечный свет.
Застывшая в краске пыль отбрасывает тени. Если вглядеться, можно различить знаки грядущего. Вот этот кружевной бублик - лес, куда они поедут на практику. Круг, наверное, символизирует вечно-пятилетнюю сансару студента-биолога. А та извилистая тень? Уж не предзнаменование ли отработок? Что за бред, это зародыш, дура. Ты должна рассказать.
Лена смотрит на дверь.
Тарасик мог бы и поторопиться. Яжов - он же Ядов, он же попросту Яд - не пускает опоздавших. Будь его воля, не-опоздавших тоже стащили бы со скамеек да отправили на расстрел.
Яд материализовывался вместе со звонком. Хлопала дверь, умирала надежда. Наступал ад.
Монотонным голосом Яд зачитывал список курса.
Зимняя сессия, будто коса, прошлась по целине невежественных студиозусов.
Говорят, декан стоял перед Ядом на коленях. "Не губи их, грешных!" , цитировала Варя, она якобы проходила мимо.
Лена в эти фантазии не верила. Ну не могла вдохновенная речь Влада Борисыча не подействовать! Однако ж полкурса отчислили. Лена легко отделалась - тройка, и то с шестого раза.
- Успел! - орет Тарасик. Он замирает на пороге, волосы взлохмачены, очки сверкают. Вылитый сумасшедший ученый. Он получит и грант, и лабораторию. Все получит. Лена знает.
- Да ладно? - раздается позади.
Тарасик бросается к Лене, та едва успевает подвинуться.
Инесса замирает: тюбик помады нацелен на губы, из свободного наушника доносятся завывания. Артем вытянулся, как на плацу. Армию вспомнил поди. Арина шикает, подлиза.
Яд входит в кабинет. Волосы - седые и длинные - качаются. Яд вроде не старый, хоть веет от него древностью.
- Весь цвет биологии в полном составе.
Яд гипнотизирует. Вот вроде ничего нет в нем, характер жуткий. Но кажется иногда, что Яд прекрасен.
- А вы чем заняты, Елена? - спрашивает Яд. Он глядит в упор, - Фантазируете на тему диплома? Продолжите в том же духе и фантазии останутся фантазиями.
К великой скорби присутствующих, - продолжает Яд, - вынужден сообщить, что ухожу. Экзамен будет принимать Всеволод Феодосьевич.
- Не может быть, - шепчет Тарасик, его лицо озаряет надежда.
Надежда в эту сессию получать стипендию.
Волны счастья расходятся по аудитории. А Лене грустно почему-то. И страшно, очень страшно.
Сестра звонит дважды в день. Кем она считает Богдана - подружкой?
Он еле пережил разговоры о неком Тарасике, будущем великом ученом. Тарасик решал проблемы угнетенных жуков за завтраком, за обедом спасал детенышей тюленя. К ужину аборигены Австралии называли именем Тарасика вид кенгуру.
Рассказы о Яде Олеговиче - он имел несчастье преподавать сестре экологию - тоже сопровождали Богдана. Яд был то мерзким мужиком, то невыносимым кошмаром, то "крайне загадочным монстром".
Сестра любит мифологизировать людей. Это сестре бы натолкнуться на странного рыжего мальчишку.
Богдан достает мобильник. Что-то Лена не звонит, разлюбезный Тарасик как раз должен отчалить к родителям.
Странный рыжий мальчишка покинул кабинет через окно. Богдан нашаривает пачку сигарет. В поликлинике курить нельзя, но он на остановке. Рекламный плакат интересуется: "Хочешь искренней любви?".
- Лучше зажигалку, - отвечает Богдан.
"Я вот люблю людей,- сказал странный рыжий мальчишка, - таким меня создали, да и я выбрал любовь к ним вопреки всему. Но не ошибся ли я, вот в чем вопрос. Люди никогда не полюбят меня"
Богдан, хоть и внимал сестре последние восемнадцать лет, не особо разбирался в подростковой психологии. Нет, тело подростка и человека Богдан знал хорошо. Что можно ответить теоретически здоровому юноше? "Радуйся, у тебя не рак"? "Давай глицинчику попьешь"? "Очередь не занимай, вали"?
Богдан встречались матери, ненавидящие собственных детей. Встречались и дети, желающие умереть.
Богдан чиркает по обломку спичечного коробка.
Счастливое детство вовсе не обязательно, счастливое детство - это редкость.
В конце сигареты зажигается точка.
- А разве рак не убивает?
Странный рыжий мальчишка загораживает плакат.
- Убивает, - отвечает Богдан, он с сожалением гасит сигарету. Курение при детях - ай-яй-яй.
Странный рыжий мальчишка рассматривает Богдана. Тот морщится.
- Ну что еще? Здесь паркуром негде заниматься.
- Вы мне напоминаете брата.
- Прекрасно.
- Он... как вы, люди, говорите... уголовник.
- Восхитительно.
Странный рыжий мальчишка глаз не отводит, даже не мигает. Так смотрят на хорошеньких девчонок, вроде сестры. Так Богдан смотрел на показатели микроскопа. Так, никаких воспоминаний.
- О, трамвай, мне пора.
- Ты преследуешь меня, - говорит Богдан.
Рыжий маньяк поднимается со ступенек. Зубы стиснуты, кулаки сжаты.
- Нет, - отвечает рыжий маньяк, - я до тебя снизошел. Это разные вещи.
Богдан роется в карманах.
- Дать тебе мелочь или что? Что сделать, чтобы ты отстал от меня?
Подъезд собирается темнотой, электрическая лампочка над головой гаснет.
- Никто еще не говорил такого ангелу Божьему.
Шизофрения, определенно. Нет, ну Богдан не психиатр, но мог бы и побыстрей понять.
Теперь вот наблюдать дебют заболевания.
Богдан нащупывает мобильный. Так, в больнице имени Аргосова работает однокурсница, она по душевным заболеваниям подростков специализируется.
- И какой ты ангел - отмщения, справедливости, милосердия?
- Гавриил.
Кромешная тьма опутывает Богдана.
Он приходит в себя на собственном диване. Телевизор работает беззвучно, идут новости.
За окном сумерки, фонари торчат церковными свечками.
Богдан подскакивает.
- Ангелы отнюдь не пугающие крылатые монстры. Хотя за Михаила не ручаюсь.
Рыжий шизофреник-архангел вертит в руках фотографию: Богдан с сестрой, средь цветов и лебедей.
- Ну, человек, почему не следуешь своей тропой?
Богдан прикрывает глаза. Стоило догадаться: никого тут нет, одни галлюцинации.
- Я спятил, - говорит Богдан. - Рехнулся. Ты ненастоящий.
Галлюцинация ставит фотографию на пол. Стук заставляет Богдана дернуться.
- А это обидно, - сообщает галлюцинация, - Поток света не канает, тело не канает тоже. Что тогда, Фома Неверующий?
- Галоперидол.
Галлюцинация застывает, тяжелеет воздух, прозрачная стена весом в пять тонн падает сверху. Богдан сглатывает. Его придавило.
По губам галлюцинации расползается улыбка, будто трещина по стене.
Миг, и галлюцинация хохочет. Богдана обдувает теплым воздухом.
- Ну допустим. Однако, человек, почему я здесь? Почему ты неожиданно начал бредить?
- Не знаю.
Галлюцинация садится на диван. Богдан дергается.
- Давай еще раз. Почему я здесь?
... коридоры наполняются его шагами, проходит он мимо стен с розовыми зайчатами , мимо спящей медсестры, мимо комнаты игрушек. "В пятой палате перевели на ИВЛ", - говорит дежурный врач. Значит, отказали легкие. Отказали легкие в десять, мать их, лет!
- Я не знаю, - повторяет Богдан. - Будь любезен, как там тебя, Гавриил, подай аптечку.
Галлюцинация складывает руки на коленях.
- Неа, галоперидола там нет.
- Черт.
- Мне интересно, когда ты уже честно признаешься, что ненавидишь Господа за рак у детей.
- Бога нет, и я его не ненавижу.
Галлюцинация склоняется над Богданом. Тот чувствует чужое дыхание на щеке.
- В глаза. Смотри мне в глаза, - шепчет галлюцинация.
Богдан зажмуривается.
... она так красива, мать этого ребенка, так молода. "С Федей все будет хорошо?" - спрашивает она, рот искусан и кровоточит. "Да", - врет Богдан, - "да".
- Я не спасу их, - наконец говорит Богдан. Он открывает один глаз.
Галлюцинация близко, от ресниц щекотно.
- Иногда спасти, значит, оставить в покое. Впрочем, этого не понять даже некоторым архангелам.
Богдан видит Бога. Вот и встретились, как говорится.
Бог сидит за стойкой медсестры.
Розовые зайчата прыгают по коридору.
- Эй, куда вы, - говорит Богдан, - куда вы, в детском отделении должны быть картинки.
Зайчонок с синим бантиком раскидывает медицинские бланки. Богдан наклоняется, чтобы собрать.
"Неизлечимо", - фиолетовая печать на коричневой бумаге. Богдан отбрасывает бланк, а там снова "неизлечимо", "неизлечимо", "неизлечимо".
- И это ты знаешь, - говорит Бог.
Он - между нами - выглядит не ахти. Лысоватый мужичонка, шрам через щеку неаккуратный, и лицо удивленное, будто у ребенка.
Стены становятся розовыми. Богдан морщится: кровь растекается по раковине туалета, а вода уносит. "Сплевывай, детка, молодец"
- Дети умирают, - говорит Богдан, - ты как это обьяснишь? Чем ты это оправдаешь?
Бог засовывает в рот ручку, жует.
- Дай-ка подумать... Ничем?
- Мерзавец.
- Еще одно мое имя.
Богдан отшвыривает стол. Теперь между Богданом и Богом нет границы. Бог склоняет голову набок.
- И? Чем ты меня убьешь? Священным негодованием?
Богдану нечем дышать, легкие забиты бланками "неизлечимо".
Бог встает, стул сгорает.
- Понимаешь, дитя мое, - говорит Бог, - ты ведь прекрасно понимаешь, твоя любимая работа связана со смертью. Со множественной смертью. Со множественной детской смертью, если совсем честно. И ты, мое дитя, конечно, можешь винить во всем меня. Ведь по моей-де воле умирают твои пациенты. Но работа радует тебя несмотря ни на что. Тут уж ничего не поделаешь.
Богдан сжимает и разжимает кулаки.
- Думаешь, ты чудовище? - спрашивает Бог. Его улыбка теплая. - Я тебе скажу кое-что. Нету чудовищ и красавиц, нету великого блага и ужасного непереносимого зла. Есть я и есть вы. Мне казалось, этого достаточно на все времена.
Богдан просыпается от того, что рядом дышат. Галлюцинация не исчезла.
Галлюцинация спит, руки под щекой. Галлюцинация прижимается, словно хочет забрать тепло. Тепла у Богдана завались. Он детский онколог все-таки.
- Э... Гавриил?
- Я не встану, если не Армагеддон.
Богдан пальцем тыкает в галлюцинацию. Галлюцинация мычит.
- Скажи, это все правда? Ты архангел Гавриил, и Бог есть?
- Аб-ба-салютна.
Позже Гавриил говорит:
- Задача ангела - связать человека, чтоб он перестал бегать по кругу, сел, успокоился и послушал наконец Бога.
Гавриил жует бутерброд. День серый: по мышиному асфальту несутся пыльные машины. Облака цвета отмытой утятницы проплывают над домом.
Богдан рвет в клочья третью сигарету.
- Хорошо, наверное, знать правду.
- Вовсе нет, - отвечает Гавриил. Сахарница пустеет. - Я на Бога обижен смертельно, и, кстати, совершенно по делу. Это вы, люди, вечно под сенью чьих-нибудь крыл. Нас, ангелов, никто не любит так.
Богдан отшвыривает пачку сигарет. Зачем курить, когда видел Бога. Если видел Бога, с курением пора завязывать.
Гавриил потягивается. Слышится шелест - неужто крылья?
- Рубашка, - поясняет Гавриил. - Порядочный архангел показывает крылья только спустя сотню лет знакомства. Даже мой учитель, Люцифер.
Богдан сжимает виски. Многовато информации за сутки, будто к экзамену по нормальной анатомии готовишься.
Гавриил распахивает кухонный шкаф, упаковки быстрорастворимых каш валятся на пол. Гавриил изучает те, где яблоки нарисованы.
- Со вкусом греха, м-м-м.
- А Люцифер тоже есть? - спрашивает Богдан. Пора бы кофе выпить.
Гавриил ставит на огонь тюрку. Удобно с архангелом в хозяйстве, мысли читает, желания предугадывает.
- Ага, - отвечает Гавриил, спички вспыхивают зеленым, - Учитель преподает у твоей сестры экологию.
- Надо же, - произносит Богдан, когда перед ним ставят крохотную чашечку с кофе, - никогда бы не подумал.
- Ты действительно прыгнула с моста?
- Да, - говорит Лена, зубы стучат.
Богдан ощупывает ее, кости целы, руки-ноги целы.
Люстра ходит ходуном. Гавриил примостился у кухонного стола.
- Сейчас чайник закипит, - извещает Гавриил.
- Какой чай! - орет Богдан.
- С лимоном, - говорит Лена.
Лена пришла полчаса назад. Богдан как увидел, чуть не рухнул в прихожей. Сестра-смерть: вид имеет трупа, волосы растрепаны, придерживает платье, потому что порвалось посередине.
Богдан обнимает Лену, та закрывает глаза и прижимается ближе.
- Почему ты, - говорит Богдан, он гладит Лену по волосам, - прыгала с моста?
От абажура тень напоминает шляпу клоуна. Такого клоуна родители приводили к детям - выздоравливающим или умирающим, неважно.
"Цирк", - думает Богдан, - "Веселый цирк, вместо коней - ангелы".
- Мне было страшно, - отвечает Лена. Она берет у Гавриила чашку.
- Почему?
Лена открывает рот, но Гавриил опережает.
- У нее будет ребенок, от этого, как его... - Гавриил щелкает пальцами.
- Тарасика, - говорит Лена. - Мне восемнадцать, и у меня будет ребенок.
Богдан стискивает ее плечо.
Ряды коек в коридорах, глаза на иссохшемся детском личике, саркома, лейкимия, пластиковые подвесные пакеты с лекарствами.
Богдану тоже не хочется иметь детей.
Гавриил фыркает, сахар просыпается на стол.
- Лю-ю-юди, что с вас взять.
Лена не обращает внимания. Наверное, ее история не менее сказочная. Да и крылья Гавриил не демонстрирует.
- Когда я летела вниз, я услышала хлопанье, будто парус натягивают. Но это Яд. У него, - говорит Лена, - четыре большущих крыла, он меня подхватил у самой воды. Он сказал, что я дура.
Гавриил помешивает сахар.
- Согласись, это правда. Бежать топиться из-за беременности, глупо.
Богдана как ошпаривают. Он вскакивает.
- Нам в больницу надо, проверить ребенка!
- Ты думаешь, свет архангельских крыльев Учителя не исцелил сию деву на сто лет вперед?
Гавриил облизывает ложечку. За окном темно, и кухня отражается в небе. Плита заняла первый план, холодильник позади белеет. Лена тянет руку к сахарнице.
Со спины Гавриила нисходят тени. Неужели крылья?
"Вечно вы, люди, западаете на вентили, нимба мало вам". - сказал Гавриил утром.
- Люцифер меня спас.
- Двадцать лет назад он спас мир, но было не так эпично.
Гавриил улыбается, словно ничего не произошло.
- А еще лимон остался?
- спрашивает Лена.
Тут что, у всех все нормально?
От люстры идет уютный желтоватый свет, обои кажутся старыми. Сережки Лены покачиваются, странные сережки - три синих бусины. Подарок этого, не к ночи упомянутого, Тарасика?
Взгляд Богдана перехватывает Гавриил.
- Вы поженитесь через месяц.
- Я знаю.
- Эй, согласие брата нынче не в моде?!
Брат укрывает ее мягким одеялом с розовыми китами . Лене тепло и спокойно.
Ангелы присмотрят за ней, они подхватят ее, если начнет падать.
Потолок измазали в синей сумеречной гуще, мир готов уснуть.
- Ты больше не боишься?- спрашивает брат. Лене на лоб ложится ладонь.
- Нет. Я больше ничего не боюсь, - отвечает Лена. - Мир, он совсем не страшный, ведь даже Люцифер любит меня.
Богдан обрушивается на стул. Бесшумно, чтобы сестру не потревожить. Архангел Гавриил ставит чайник.
- Перестань, все же хорошо, - говори Гавриил. - Будет еще лучше, честно.
- Тебе куда столько чаю?
- Люблю чай.
Гавриил занимает подоконник.
Гавриил уже не выглядит, как мальчишка. Да и человеком Гавриила не назвать. Глаза отливают золотым, стоит заглянуть в них, защиплет под веками.
- Ты станешь, - продолжает Гавриил, - известным онкологом, светилом. У тебя родятся двое племянников, ты будешь их баловать и обожать.
Богдан кивает. Да, так случится.
- А ты, - говорит Богдан, - что будет с тобой? Вернешься ли ты к Богу?
Гавриил стекает с подоконника. Два крыла отражаются в окне. Богдан не может пошевелиться. Не видел ничего прекрасней.
- Вернусь, конечно. Но не сейчас, - говорит Гавриил, он приближается. - Сейчас я останусь с тобой.
Ложатся ладони на плечи, и Богдан выдыхает. Над ним простираются крылья. Страх испаряется, золотой огонь сжигает страх.
- Кого мне и в правду жаль, так это Учителя, - произносит Гавриил , - Ему придется спешно бежать, ведь свою ангельскую сущность он обнаружил. Значит, Михаил его скоро найдет.
Свистит чайник.
***
Его финал
Он хватается за голову. Чертов нимб! Ну конечно, нельзя чтоб сразу ангелом после двадцати лет человеком. Это как впервые думать только на экзамене. У студентов наблюдал. Неописуемые мучения новорожденного разума.
Лоб горит, виски давят, будто от шлема. Люцифер сгибается пополам. Со спины кто-то кожу сдирает - а, нет, показалось.
Люцифер падает в прихожей.
- Даже вещи собрать не успел, орхидеи не раздал, - говорит сквозь зубы. Перед глазами пляшут синие круги. Конечно, синие, о чем речь.
Люцифер бы рассмеялся, рот сводит от спазмов.
- Ненавижу, - шепчет Люцифер, - ненавижу тебя.
Мир сужается до куска линолеума. Пять ромбиков или шесть. Или четыре.
Крыла четыре, болит вся спина.
Люцифер воет.
Он почти помнит, как в зале лопнули стекла, и потоки ветра забились о стены коридора
Он почти помнит, как воздух опрокинулся, потащил вверх, ни с одним косяком не столкнул.
Он почти помнит, как разжалось пространство, как остановилось время.
Он почти помнит, как упал в руки Архистратигу Воинства Небесного, Святому Архангелу Михаилу.
Красота раскидывается перед Люцифером, смотри, мол, я никуда не делась. Наглая красота.
Что Люциферу до нее? Переплетение пестрых соцветий, запах меда и утра. Люцифер собирает пальцем росу - радуги отражаются в капле.
Люцифер рассматривает травинки. Сочный зеленый, будто омытый святой - да без сомнений святой - водой.
- Ну я пойду, - говорит Михаил.Он поднимается, слетает венок. О куда ты, - шепчут цветы, - о останься.
Люцифер успевает пожалеть, что бросил на Михаила взгляд, пусть мельком.
Михаил словно впитывает этот взгляд, распрямляется. Перья озаряет изнутри.
Михаил задевает Люцифера, тот созерцает землю.
Между стеблями бегают муравьи, двое тащат соломинку. Соломинка цепляется за песчинку, муравьи замирают.
Какая по счету соломинка должна сломать верблюду спину? - думает Люцифер. - Моя спина давно переломана.
- Не надо. Хватит уходить.
- Я пошутил, - отвечает Михаил. - Люблю шутить.
Он устраивается рядом, и Люцифера обволакивает теплом.
***
Сто первый способ любви
Ночь опрокидывается на степь, исчезает полустанок, огни встречных машин не в силах разогнать темноту.
Уриилу этого и не нужно. Мотоцикл брошен среди полыни.
Уриил распечатывает банку пива.
Мимо с ревом проносится камаз. "Чем-то напоминает обиженного Гавриила", - думает Уриил. Он делает глоток.
Любовью напоен мир, стоит лишь захотеть пить - и вот она, любовь, потечет в рот.
Без любви Бог не смог бы ничего придумать. Любовь пожухлой травинки равнозначна любви знойной турчанки. Кто б из людей догадался еще.
Уриил вдыхает любовь и улыбается.
- Вот ты где, - говорят за спиной. Пространство заливает свет, полынь кажется серебристо-белой.
- Вот я где, - соглашается Уриил. - Пива?
- Не откажусь.
Господь принимает банку, пальцы соприкасаются с Урииловыми.
- Осваиваешь законы флирта под старость лет?
- Женщинам, - говорит Господь, - неприлично намекать на возраст.
Уриил скашивает глаза. Точно, Господь сегодня женщина. У нее нежные черты лица, если б не шрам через щеку - звалась бы красавицей. Господь вытягивает ноги, ступни обуты в темные туфли.
- Почему ты не уберешь шрам? - спрашивает Уриил, - И не говори, что нет хороших пластических хирургов.
- Этот шрам достался мне от Большого Взрыва, - Господь отпивает из банки. - Надо было звезды крепче держать.
- Ты меня этим всегда попрекать будешь?
- Я и не попрекаю.
Господь смеется. Мир захлестывает светом.
- Ну давай еще вознесемся прилюдно, - говорит Уриил. Он сминает бандану. Да что ты будешь делать, начала сиять.
Господь вздыхает.
- А ты со мной пойдешь?
- Нет.
Господь ложится в полынь, та, умей пищать, завыла бы от восторга. Горький привкус наполнил рот. Радуется полынь, как может.
- Тогда я , - говорит Господь. - с тобой пойду.
Уриил мотает головой. Ой, по лбу течет Логос. Сейчас из спины прорастут крылья, случится спонтанное вознесение. Не докажешь потом, что не счастлив и не рад видеть.
Господь замирает в траве.
- До рассвета куча времени, ты успеешь меня простить.
Уриил сцепляет зубы.
Времени потребуется куда меньше.