Всюду 56. Купишь кабачки - а они созреют, ха-ха-ха, угадай когда. Мельком, опасливо посмотришь на часы - можно уже не продолжать. Время застыло, эфир куплен.
Так вышло, что мимо проезжал 56-й. Я не знаю, по какой логике он ходит. Зато знаю теперь - КУДА, КУДА. В итоге: 2 часа, 2 остановки БЕГОМ, много песенок в плеере.
Поговорили с Рафом. Оказывается, я очень боюсь хотеть.
читать дальшеI'm coming up only To hold you under I'm coming up only To show you wrong And to know you is hard and we wonder To know you all wrong, we were Ooh, ooh
Really too late to call, So we wait for ?2Morning to wake you; It's all we got To know me as hardly golden Is to know me all wrong, they were
At every occasion I'll be ready for a funeral At every occasion once more is called a funeral Every occasion I'm ready for the funeral At every occasion one brilliant day funeral
I'm coming up only To show you down for I'm coming up only To show you wrong To the outside, the dead leaves, they all blow Before they died Had trees to hang their hope Ooh, ooh
At every occasion I'll be ready for the funeral At every occasion once more is called the funeral At every occasion I'm ready for the funeral At every occasion one brilliant day funeral
Поверьте, это чувство не меняется со временем. Оно приходит мгновенно. Оно течет в вас, как речная вода после бури, одновременно наполняя и опустошая вас. Растекается по всему вашему телу - по рукам, в сердце, в животе, под кожей. У вас были к кому-нибудь подобные чувства? - Кажется, да. - Если вы сомневаетесь, значит не было. - А вы уверены, что у вас оно будет? - Конечно. Оно бывает у всех. Просто никто не знает - где и когда
Еда *_* но вкусной нет, нет мяса, нет жирной розовой рыбы, нет штопора, в конце концов! о куриные крылышки из кфс, я слышу, вы зовете меня. о куриные крылышки!
Как только я ха~ха~ха~ что-то осознаю, я тут же, тут же, блиать, на чем свет стоит матерю Альмута. Ощущаю ужас существования - А КТО В ЭТОМ ВИНОВАТ? - Альмут. Я не знаю, кто это, но он во всем виноват. Во всей моей жизни. Он. Кто он? Кто ты,блиать? Почему рыдая от невыносимой тяжести бытия, я ругаю тебя. Одного тебя. Он меня родил, что ли?
Сегодня почти победила экстернальность. Ключ долго делал вид, будто не знаком с дверью и вообще мимо прожелезил. Под конец представила: вот звоню маме (которая сделала этот ключ и во всем виновата, почти как Альмут), звоню и ору, что спрыгну в лестничный пролет, ежели она сейчас же не приедет. И мне стало так смешно.
Расщепление - это не раскол. То, что называют личностью, объединяет кучу кусков. Объединяет по-своему, иногда с перекосами. Моя личность не справляется, поэтому расщепление было блаженством. Жаль, что оно так быстро закончилось. Сейчас еще хуже. В тот десяток минут, когда меня не существовало, мы испытывали счастье, благодать. Все казалось игрой. Все и было, блядь, игрой. Мы очень любили Асенат, кое-кто из нас боялся, что она никогда не проснется. Кое-кто отвечал, все будет ок.
А теперь я страдаю и даже подумываю написать смс о своих невъебенных страданиях.
читать дальшеГолод страдал. Конечно, Голод часто страдал. А как иначе - его талия неумолимо раздавалась вширь, и жир не терял надежды облепить кости. Каждый день Голод сражался с лишним весом. Каждый день весы для коров скрипели под тяжестью голодовой поступи. ( Война сознался, что поменял медные гири на пенопластовые. Голод тяжелее трех пенопластовых мешков. Позор) Только-только покинул их ряды Смерть. Зверь с Блудницей делали вид, будто не заметили ничего. Люцифер - а Смерть примкнул к нему - завел привычку прогуливаться вдоль Огненного озера. Люцифера тоже как будто не замечали. Война проводил дни на поле боя. Рекой текла кровь, Война хохотал, ловя губами брызги. Войну трогать не следовало. У Мора была Чумонька. Мор шептал:"Какое тело хочешь украсить, прекрасная? " Чумонька мычала и тыкала пальцем в какого-нибудь осклизлого юродивого. Мор перестал бывать дома. Они с Чумонькой предпочитали лепрозории. Итак, Голод остался один. И Голод страдал.
В землю всаживался плуг. Какой-то упитанный мужичонка стегал коров по бокам, тоже упитанным. Воздух здесь имел привкус жирка. - Благодатный край, - изрек Голод. - Я сделаю тебя стройней. Дрожали поля. Голод представлял, как под комьями отличного чернозема проползают жирные маслянистые черви. Поля давали много мешков зерна, в реках плавали лососи. Леса служили пристанищем для крупной и некрупной дичи. Голод окинул взглядом Кьеттек - город, который изжил бедность. "У нас все едят досыта", - хвастал глава совета. Голод сощурился. От домиков поднимался дым. Люди готовили. Блудница запретила устраивать что-нибудь грандиозное. "Вознесение Зверя случится в свой срок", - произносила она нараспев. - "Просто не давайте людям забывать, как ужасен и страшен мир". В былую пору они, наверное, пришли бы вместе. Сначала прискакал бы Мор. Из ларца с эпидемиями повеяло бы заразой. «Самой-самой». Про каждую новую болезнь Мор говорил, что у них все серьезно, и она лучшая в своем роде. Мор часто менял пристрастия. Пока не повстречал Чумоньку, ангелам ее душу. Голод не приходил первым. Он ждал, когда у людей кончатся запасы. Вот тут уже Голод красиво въезжал в ворота, стройный как кипарис. Войну притягивали распри. Он мчался туда, где брат бросался на брат ради корки хлеба. «Представляешь», - жаловался Война, «Я пришел, а эти трусы помирились и жуют свою горбушку сообща. Ох и разозлился ж я!» Смерть собирал души. После него была одна пустота, Голоду даже становилось не по себе. Города вымирали, никто не выпекал хлеб, не жрал алые леденцы. Скотину забивали задолго до прихода Войны, но именно когда по городской площади вышагивал Смерть в ушах звенело призрачное мычание. С Кьеттека донесся колокольный звон. Единственный храм ждал прихожан. Молитесь, чревоугодники, - изрек Голод. Он все сделает самостоятельно.
- Ах, Эрика, - говорила толстая девица, она макала в чай витой бублик, - Жане хочет, чтобы мы поженились. Ума не приложу, как ему отказать! Эрика — тоже не особо хрупкая — потянулась к сахарнице. Девы с лебединым станом восседали на веранде. Кругом змеился виноград. Хорошо, что не созрел, иначе бы постигла участь бубликов. - Ну не знаю Елена, - сказала Эрика, она причмокнула губами, слизывая крошки сахара, - он делает нашей семье такие богатые подарки. Мне нравится сладкое. Голод замер в ужасе. Голод, значит, кусочка лишнего себе позволить не может, а эти жуют и жуют. Сладкое! Масляные коржи не вызывают, значит, слез отвращения. - Я не люблю Жане, - Эрика качнула головой, отчего третий подбородок затрясся. Ишь ты, - подумал Голод, - любви подавай. Да с такими боками никакой Жане к тебе свататься не должен, милочка. Он, Голод, слишком жирный для любви. А эти горы сала слово «любовь» и слышать не должны! Голода затрясло. - Ой, - встрепенулась Елена, - что там гремит? Берцовая и повздошная кости, - хотелось ответить Голоду. Но он промолчал.
Голод собирался осмотреть припасы Кьеттека. Небольшой пожар сбил бы с жира спесь. «Я взрослый Всадник», - думал Голод, - «Я идеально сею страдания». Амбары с зерном встретили Голода тишиной и Чумонькой. У Чумоньки не было тела. «Ничего не весит», - подумал Голод с завистью.- « Может, поэтому Мор выбрал ее?» Чумонька полосками черного света оплетала мешки. Так спорынья сидела на пшеничных колосьях. - Что ты здесь забыла? Чумонька поднялась и неспешно двинулась в сторону Голода. Тот вдохнул черное облако. Чумонька разговаривала необычным способом. … триумф, а потом быстрое исчезновение. Словно вмешались силы выше человеческих и ангельских. Зверь всегда говорил, что он создал мир. Люди не были собой, пока не повстречали Зверя. Однако внутри людей появится что-то очень сильное, оно и одолеет чуму. Оно вмешается в круговорот душ. Поэтому не все пребывают на дне Огненного Озера. Поэтому, - донеслось до Голода, - этот мир не наш. Мы проиграем. Я не буду с Мором вечно. Чумонька распростерла над Голодом крылья. Было в этом что-то интимное, немного неправильное. Под крыльями Чумоньки ведь спит Мор. - Я не понимаю тебя. «Конечно. Ты же жирный. Тебе проще занимать мысли этой ерундой, чем думать о чем-то по-настоящему важном. Ты так похож на людей» - Замолчи. «Кто скажет правду кроме меня?»
- А кто эти тощие девицы? - спросил Мор. Он нашел Голода с Чумонькой в амбаре. Мор помолчал, а потом предложил отправиться в католическую страну. «Втроем, на маленький пикничок». - Твои поклонницы, что ли? Голод оглянулся. Елена и Эрика вышагивали по мостовой. Наверное, не нашлось корсета, чтоб сузить талии. Эрика поправила прическу. С руки свисали жировые складки. У Елены тряслись подбородки. Страшная догадка осенила Голода. - Все понятно, - произнес Голод, он уткнулся в Чумоньку, дабы скрыть слезы. - Мне срочно нужно худеть
читать дальшеМор говорил когда-то, невсерьез, мол саранча бывает разной. "Неужели ты не замечал", - голос у Мора становился жуть каким занудным, умненьким, - "Что далеко не все люди и далеко не сразу попадают в животрепещущую бездну?" Потом Смерть пояснил, таки да, молодые души - блестяще-зеленая саранча. Души подревнее имеют крылья бурые и неказистые. Не то чтобы Война эстетствовал. Голод мог веками рассуждать о прелестях пережатых корсетом кишок или красоте бледного анемичного лика. Война, хоть Мора убей, не видел в саранче ничего достойного внимания. "Она пышет огнем", - сообщил однажды Смерть. - "Если ты так настаиваешь на тезисе обязательной функциональности" Война понял - над ним издеваются! Беда, что подчинялась саранча только Смерти. "Эй", - хотелось заорать Войне, - "половину из вас сюда привел я!" Саранча ползала по рукам Смерти, цеплялась за космы - черные, и как выражался Голод, "сти-и-ильные". Со временем глаза Смерти стали отливать зеленым. Будто под радужкой колобродил рой саранчиного молодняка. "С ним что-то происходит", - сказал Мор, он сидел за столиком юной Марианны. Юная Марианна лежала на постели, под платьем зрели бубонные шары. Миска с водой тухла у окна. В тринадцатом веке Мору еще не противостояла гигиена. Голод перебирал драгоценности юной Марианны. "А вот этот перстенек мне бы подошел. Ой, пальцы слишком толстые!" "По-моему", - отозвался Война, он прилег рядом с юной Марианной, - "Смерть всегда был чудаком". "Главное, чтобы его чудачества не вылились за пределы Огненного озера", - от тела юной Марианны поднялось черное облако, и Мор завопил, - "Ах, Чумонька пробудилась, красавица моя!" Больше Мор ничего не добавил.
- Ты чуть не раздавил Патрика, - говорит Смерть, он опускается на корточки. По ладони взбирается колченогая саранча. Война распознает жалобы в стрекоте крыльев. - Ябеда. - Война почесывает рог, - а не надо было под ноги бросаться! Смерть поднимает голову. - Ему больно. Война ненавидит лед. Лед мешал таким грандиозным кровопролитиям, ужас просто. А в глазах у Смерти мерцают зеленые айсберги. - Ты вообще ерунду городишь! - Война упирается в Смерть рогом. - Ты нарушаешь мое личное пространство. Смерть моргает, и Войне щекотно от ресниц. Внизу Патрик шипит по-скорпионьи.
"Все было бы гораздо проще", - сказал Мор, - "если бы ты действовал тривиальным способом". Голод захихикал, он-то знал - ни черта Война не понял. Они переходили на заумь, когда хотели поддразнить Войну. Тот орал и швырялся коллекцией лучших мечей из лучших битв. Потом матерился, заново прилаживая лезвия к рукоятям. Мор разлегся между гниющими трупами. Сопливые стишки Чумоньке лучше писались на погостах. Голод вздыхал над чужими полуистлевшими ребрами. "Зато их видно" "Ему эта саранча дороже нас!" - воскликнул Война, он пнул какого-то мертвеца - "Вы представляете!" Взвивалась красная пыль в воздух. Попутно Война сеял ненависть. "Если совсем честно", - Голод бечевкой мерил, у кого тоньше талия, у него или трупа, - "тебя же не это беспокоит. Тебя беспокоит, что Смерть предпочитает саранчу тебе" "Ты разьелся", - сообщил Война. Голод зарыдал - "Я знал..."
Смерть приходит последним. Он вскидывает руки, потоки неприкаянных душ устремляются в Бездну. Голод любит уничтожить урожай у парочки деревень, Мор любит Чуму. Война счастлив, когда народы заливают луга кровью друг друга. У Смерти не бывает расширенных от экстаза зрачков, не бывает порозовевших щек. На кладбище лицо Смерти не озаряет широкая улыбка. - Да что тебе нравится-то? - спрашивает Война. Ему хочется хорошенько встряхнуть Смерть, чтобы саранча посыпалась на землю. Может, тогда глаза Смерти снова станут черными, как у Отца Зверя? Смерть задумывается. - Это хороший вопрос. Даже странно, что его задал именно ты.
Когда Смерть пришел и сказал своим мерзким, монотонным голосочком: «Наша парадигма не соответствует моим убеждениям», Война ничего не понял.
Иногда ничего не можешь написать, потому что жаль расставаться со словами. Не то чтобы это были были какие-то особенные слова, я вас умоляю. Есть бессмертная лирика, что радует неистово.
Самой себе дарю нечто глубокомысленное
Асенат
Не без влияния Ницше)) Она молодец, перепутала м и ж. Бывает, чо.
читать дальшеТы все думаешь о любви, Но всегда один, но всегда один. Как распустишь крылья утренней зари, Кое-что останется позади.
Правду я скажу в последний раз, Ведь не мне быть архетипом мудреца, Ведь не мне разжигать священный свет. Я твой Бог, ты будешь мой Люцифер. Я твой автор, но я лишь задаю сюжет. А развязку сочинять тебе.
Даже если и скажу, подняв глаза: "Знаешь, я безумно люблю тебя". Ты закроешь уши. Я твой нечестивый бог. Я тебя оставила одного. И тебе спукаться в кромешный ад. Выбор сделан, громко шипит змея: "Снова предпочтет любимчик умирать".
Я разбросана по твоим церквям, Каждый век исхожу на костре огнем. Там, где ангел падший воссиял, Пеплом голову посыпал черт.
Я растрескалась, как февральский лед, Ты в расщелину угодишь со страху. Я не знаю, что будет дальше. Ты свободен - и ладно, хватит.
Альмут читать дальшеИ вот ты сгибаешься в какой-то знак: треугольник или неподвижную звезду Люцифера. А может - если тебе ничего не хотелось Лиловым росчерком пересечешь поля тетрадки конспектов.
Когда-то был прямой линией, Ничего к тебе не налипло. Двигался ты во всех направлениях, Но начало и конец твой так и не встретились.
Возможно, боялся превращения в круг. Из круга не выйти, ты вроде как обречен: куда-то катится колесо, Змея подавилась своим хвостом.
Судорожно листаешь энциклопедию символов, Кем тебе быть теперь - руной Альгиз, ангельским сигилом? На рукаве узором из киринов?
Когда-то тебя осенит: Дело не в знаке, а в чернилах. Они изначально совершенно невинны, Синие, черные, серебристые. И кем угодно чернила станут, Соприкоснувшись с листом бумаги.
Дальше постигнешь новый инсайт, Чернила вторичны, а вот рука... Ведь это ей чертить узоры, Сигилы, руны, печати бесов, Это рука рисует демонов, Так что к руке - претензии.
"Хотя - однажды услышишь во сне, - "Возможно, рука - это не конец Стерся орнамент, истлела бумага, Даже рука затекла под вечер. А дух остался. Как интересно. Есть что исследовать, правда?"