СЕССИЯ ЗАКОНЧЕНА! ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ДНЕЙ НЕПРЕРЫВНОГО БОГОСЛОВИЯ ДА ЗДРАВСТВУЮТ
для разнообразия опишу что-нибудь нормальное Пока двадцать второй продирался сквозь сумрак, Олеся изрекла: "мне понравилось, что Бутаков сказал о твоей работе". Не твоя работа, боже упаси. Не твое выступление, увы. Что Бутаков сказал о твоей работе. В этом вся Олеся. Что же сказал Бутаков. О, стандартненькое "Ниче не понял". Не верю. Не верю, что он ниче не понял! Он сказал "ничего не понимаю ни в архетипе трикстера, ни в архангеле Гаврииле" ЭТО РАЗНЫЕ ВЕЩИ Он понял основной посыл - ГАВРИИЛ ТРИКТЕР ОТЛИЧНО Хотя, обидно, когда твои шутки понимают полтора человека. Причем тот человек, который целиком понимает - Шеральт (она не считается, ибо у нас в плане богословия одно жизненное пространство). Все время забываю, что для большинства я не остроумная, а "че-то странная, не смотри ей в глаза, вдруг заговорит". Ни малейшего желания приобщиться к тайнам. Сапожки на уме да клубы. А если мозги есть, то все равно не верят. Из-за этих самых мозгов.
Скорость мысли надо развивать, а не фильтры на идеи. Но че-то лень вещать ex cafedra (надеюсь, правильно написала). Все сказано настолько задолго до меня, что уже смешно
БОЛЬШЕ НИКАКОГО РОК-Н-РОЛЛА. никакого самоанализа никаких Симургов никаких откровений БЖ. БЕСПРИНЦИПНОЕ БЕСКОНЕЧНОЕ БЖ да. Он пришел ко мне через пять минут. Через час мы помирились. А ВРЕМЯ УХОДИТ. НАДО УЧИТЬ БЖ. ВСЕ ПОТОМ ПОТОМ
Не, ну спать - это здорово, но я занята коллективным бессознательным, у меня тут смена мировоззрения, перемирие анимы и анимуса, истинный облик Хранителя, в конце концов. Покуда данные обрабатываются, решила посмотреть Sherlock bbc. ЗАЧЕМ? ЗАЧЕМ? Взгляд Ирэн Адлер, когда Шерлок приходит на помощь. Молли запинается, краснеет, слова связать не может при Шерлоке. ЧТО-ТО ЭТО МНЕ НАПОМНИЛО. ИНТЕРЕСНО, ЧТО? НЕ ЗНАЮ ДАЖЕ. Вот так, после семи лет беспринципного слеша, семи лет любви небесного цвета, семи лет М/М и только так. ПАЛА. ПАЛА. ПАЛА. ВЛЮБИСЬ В АРХАНГЕЛА, СТАНЬ НОРМАЛЬНОЙ
- Странно, - говорит Карл. Ручка нависает над блокнотом. - Никогда не верил в христианский ад. Из-под земли вылетают столпы серы, грешники ударяют по котлам, вступает хор демонов. "Не было команды",- орет Асмодей. - "Отставить приветствие!" Люцифер стягивает с рогов бантик. Неделю выбирал, между прочим. - Теперь вы можете поверить, господин Юнг. Вы куда? Карл прилаживает блокнот к ближайшей дыбе. - Разумеется, обьяснение есть, - восклицает Карл. - Что за... Ручка его отныне и навсегда пишет кровью. Скромный подарок от главного поклонника. Люцифер заглядывает через плечо. "Архетип Смерти, догматизм протестантского сознания, конфликт символов" - Так нам начинать? - спрашивает Асмодей. Люцифер шикает. Пусть ничто не мешает Карлу.
- И когда я увидел огонь, я подумал, не является ли он проявлением негативного комплекса отца? Стол накрыт скатертью-самобранкой, но Люциферу не до еды. Алые розы, символ любви и страданий, клонятся к бараньей ноге. Свечи потухли, пока Карл обьяснял Люциферу свое видение Ада. Карл задевает чашу, вино проливается. - Конец жизни, - замечает Карл. - Интересный выбор метафоры... - Яблочка? - спрашивает Люцифер, он пододвигает блюдо. - О, - говорит Карл, - мое подсознание пытается донести до меня истину. Интересно, какую? - Да, - произносит Люцифер, вопли грешников оглушают на миг, - действительно интересно.
Асмодей расстегивает рубашку, под ногами оседает сутана. Стукают склянки со святой водой. - Юнг сказал, что я архетипический образ дурака. Самаил замирает, падает кренделек - и не найти, свет от ламп-скорпионов размывается. Левиафан требовал гирлянд в виде саранчи. Вот уже две тысячи лет Левиафан считает "Апокалипсис от Иоанна" путеводителем по интерьерам. Вот уже две тысячи лет Ад переполнен зверями да блудницами. Плюс темнота, как в заднице худшего грешника. - Ты, Асм? Да быть не может. Асмодей недавно проколол пупок - надеялся стать более устрашающим. Жаль, Асмодей носит белоснежные рубашки, брюки на подтяжках и сутану. Пирсинг углядит только рентгеновское зрение, люди таким не обладают. А вот архангелы Господни... - Не понимаю, чего это Мессир носится с Юнгом, - говорит Асмодей, он разглядывает себя в зеркале, - Ну и где я дурак? Скорее демон. Тощая зараза, думает Самаил. Самый вменяемый демонолог описывал Асмодея, попискивая от восторга: "Тонкий стан; очи, горящие аместистовым огнем; черные, точно ночь, локоны, струящиеся по спине". Это было до того, как Асмодей пережил кризис, подстригся и выкрасил патлы фиолетовым. Самаил морщится. Ладно, придется открывать новую упаковку крендельков. Спасибо, Левиафан, сволочь, вечно пребывающая в ажиотаже. - Знаешь, - говорит Самаил, - тебе определенно не хватает пирсинга на лице. Асмодей разворачивается, сутана опутывает ступни - бабах. - Для большей демоничности, - добавляет Самаил, кренделек разламывается. - Эй, ты не ушибся?
- Твои рога, - сообщает Карл, - они выставляют напоказ твою хтоническую сущность, бессмертного, бесконечного зла. Люцифер ссаживает с колен грешницу. Та посылает Карлу воздушный поцелуй. - Польщен. Весьма. Шелестит блокнот. Карл опускается на драконий череп. Интересно, где Левиафан достает предметы интерьера? Люцифер оглаживает диван - багряной, разумеется. - Вот, я уже сделал несколько пометок, сейчас... Люцифер дергает бороду, музыканты разбегаются. Фонтан крови высыхает. Со столика испаряются вино, яблоки, ваза, курица - и другие символы коллективного бессознательного. - Итак, - говорит Карл, - вероятно, я очень боюсь смерти, раз даже после нее не отпускаю главный архетип... Люцифер поднимается. - Потрогай меня, - велит он. Сам хватает Карла за рукав. - Как ощущения? - Почти реальные, - отвечает Карл, - Но я полагаю, это моя интуиция предвосхищает. Люцифер разжимает пальцы. Люди - удивительные создания, не зря Михаил так любит их. Люцифер улыбается. Хорошо, что все психологи попадают в Ад.
- Боюсь, скоро Юнг докажет, будто Ад - его посмертные фантазии. Уриил опускает газету. Газета эта за тысяча девятьсот пятый год, неважно. Ничего не меняется. Фрейд отставляет сахарницу. - Высокомерный мальчишка, - заявляет Фрейд. - Даже не хватило смелости признать, что завидует моему члену. Сахарница скользит по черной половине стола. Уриил ловит. - Согласись, у Юнга есть стиль. Фрейд швыряет чашку. - Безвкусица! А знаешь, его работы, нет, я не читал, конечно, мне передавали... Уриил кивает. Юнг всюду сеет мрак и раздоры. Идеальный всадник Апокалипсиса, Аду подфартило. Главное, чтобы Люцифер не поверил Юнгу.
*** - Апостол Петр?! Символ перехода, - бормочет бородатый мужик, он прижимает блокнот к груди Петра, ручка давит. - Кто это? - интересуется Петр. - Атеист, что ли? Бородатый мужик отскакивает, взор его блуждает туда-сюда, останавливается на Вратах. - Рай?! - Был, пока тут не обосновался Гавриил. - Я должен это проинтерпретировать! Бородатый мужик бросается вперед. - Эй, - орет Петр, - Царство Небесное силой берется, конечно, но в порядке очереди.
Карл всегда верил. Верил в русскую Бабу Ягу, японских лис и германских валькирий. Мама говорила, их нет, ничего не существует, один Иисус. Вот в Иисусе Карл и сомневался. Нет, распять мессию человечество могло, конечно. Иисус - типичный культурный герой, он пошел против миропорядка, и поплатился. Архетипы вечны. Они управляют человеком даже после смерти. Коллективное бессознательное точно воспроизводит Рай: пышные кусты жасмина, трава мягкая, щекочет пятки. Карл задирает голову. Какое небо, темное в середине, по краям расходится белизна, а между - синева, бесконечная, всепрощающая, к ней не подобрать архетипа. - Что случилось? На Карла смотрит Господь. Он так молод. У него глаза цвета неба. Колени подгибаются. За спиной Господа распускаются крылья, они обнимают Карла, и хорошо, и правильно, и смыслы перестают мучить. Постойте. Крылья у Бога? Символ двойственности и хождения между мирами? Вот почему в Библии написано "по образу и подобию своему"! Карл проползает под крыльями, из кармана выпадает ручка. Блокнот, где блокнот... - На, - говорят. Карл оборачивается - Дьявол? Среди райских садов? - У него крылья, - говорит Карл Дьяволу. - У Господа крылья! - Михаил, - сообщает Господь. - Архангел. - Да ладно, - хохочет Дьявол, - не скромничай, брат! Ну, Карлуш, чего наархитипировал? Это мое, кстати, не надо его спасать. Солнце освещает стены, белые, огромные - символ границ разума? Что за ними? - Это все, - шепчет Карл, - порождено представлениями древних иудеев. Они бродили по пустыне, они хотели туда, где зелень и вода. И чтобы крылатый Господь перенес их... - Архангел, - поправляет Господь. - Не мешайте, - отвечает Карл. Ручка еле поспевает за мыслями.
Карл не замечает, как Дьявол подкрадывается сзади. Как Господь загораживает солнце, и верно, солнце светит туда, где Господь стоит. Ответы проносятся мимо, столько их, они простые, очевидные. "Что, - думает Карл, пока синева обволакивает, - Бог - брат Дьявола?"
*** - От моих крыльев, - говорит Люцифер, - он в такой восторг не приходил. Юнг спит, голова у Люцифера на коленях. Горят глаза черепов. - Вот теперь, - произносит Гавриил, - ты понимаешь меня, да?! Вино течет по белой половине стола. Люцифер кусает яблоко. Лучшая аллегория познания из существующих. Совы вообще невкусные. - Неа, - говорит Люцифер, он нащупывает Карлов блокнот. - Абсолютно тебя не понимаю, Гаврюша. Кажется, тут не хватает еще символа. Перед Гавриилом возникает ваза с лилиями.
Прав Михаил. Все, что надо было сказать людям, сказано давно.
Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти прекратится. (Кор, 13)
На обратном пути зашла в рощу убила человека обнялась с любимыми дубами. Иногда богооткрытие совершается снаружи, иногда изнутри. Какая разница, в себе ли заподозришь Бога или вооон в той ветке. Когда-нибудь останется только любовь. Я не люблю сомнений, хотя они основа всего. Вообще. От сомнений путь и начинается. Главное, не увлечься. Я спрашиваю: ну а может явить ей чудо? Мне отвечают: иначе слишком просто. Я все думаю, где заканчиваюсь я и начинается реальность? Ежели я творю мир, почему я не могу взлететь? Почему сотня восхитительных юношей не караулит меня у лифта? Хрен со всем. Если я творю мир, почему я не могу обнять Глеба по-настоящему? Где мое неземное спокойствие, почему меня по-прежнему бесит столько вещей? Но даже если новый мир - иллюзия, а вероятность пятидесятипроцентная, не спорю - мне че-то похуй. Сегодня я ощутила Глеба. И это было не воображение, я не могла одарить любовью саму себя. У меня с этим напряженка. Я поняла, каково это, когда тебя любят вот так, по-настоящему. Без учета деяний и недеяний, за сам факт только. Не знаю, что со мной будет, кем я буду тоже не знаю. Впервые я не хочу до дрожи стать писателем. Не хочу любви и поклонения миллиардов. И чтобы все осознали, какая я замечательная.
Каждый должен пережить это. Пожалуйста, пусть каждый это переживет. Пусть каждый почувствует, как его любят, как им дорожат Это единственное, чего хочу.
ЛИРИКА Он пел, и строка его текла Печально, как черная река. Звеня, рассыпались зеркала На лица и блики. И время качало головой, Летая задумчивой совой Над тем, кто нашел какой-то свой Путь в мудрые книги. Огонь обжигал его уста, Гитары сухая береста Пылала, и в запахе костра Мне слышались крики ...
А ночь плавно уходила в степь. С ней вместе уходила его тень Он сам отпустил ее - затем, Что б рук не вязала Слеза ожерелья янтаря Сверкала при свете фонаря, Как будто заря всходила для Притихшего зала.
Он пел, словно падала слеза, Он пел, словно шаг, и нет следа, Он пел, что никого и никогда Река не держала.
Жертва талого льда ...
Движенье от братства до родства. В преддверье Христова Рождества Цветы и руины торжества В декабрьской стуже. И ноты сошлись в один узор, И в полночь явился дирижер, И все мы обратили ему взор И стали послушны
Он пел - мы молились на него, Он пел - мы плевали на него, Он пел, и мы не знали никого, Кто был его лучше.
Жертва талого льда ...
Сними пальцы с лебединых струн, Все песни расходятся к утру, Строка отлетает на ветру И меркнет в рассвете Тела, заплетенные в любви, Сорта драгоценнейших из вин Крестил сероглазый херувим Ударами плети
Эй, вы, задержите Новый год, Часам указав обратный ход Он спел, спрыгнул с берега на лед И стал незаметен ...
Не, ниче делать не могу, я под такой благодатью сейчас. Может, глянуть "Остров проклятых"? Или, я не знаю, se7en? Хочется оргий, но не с Гавриилом. С Глебом у нас не оргии, а психоанализ, только я сижу не на кушетке - на Глебе. Симург обиделся че-то. Ну да, меня нонеча не назвать "глупой девчонкой", когнитивный диссонанс. Надеюсь, Симург справится. ДМ, ах, ДМ, с тех пор, как мы вознеслись на вершину гигантской сосны, я че-то стремаюсь.
Когда отваливаются защиты, куски никому не нужного Эго падают под ноги, ты отпускаешь, что пора отпустить и принимаешь себя во всех воплощениях, принимаешь, но понимаешь, ты уже нечто иное, ты больше не хочешь от людей того, что они не в состоянии тебе дать, ты вообще ничего от людей не хочешь. От тебя остается первопричина, она как воссияла во лбу, и светло на сто дней вперед как стало. На сто тысяч бесконечностей. Кто я? Что я? Полностью интегрировалась в Бытие.
У меня тоже веснушки! И характер не ахти! И вообще, я эксперт по зависти номер один, точь-в-точь как он! НУ ПАЧИМУ ВСЕ ТАК УЖАСНО, КОГДА ЖЕ Я УЖЕ ПЕРЕСТАНУ ТАК ВЛЯПЫВАТЬСЯ СПАСИ МЕНЯ ПРОЗАК
Раз пока не могу писать ангелологию, скажу, что думаю в стихотворной форме НЕ АНГЕЛОЛОГИЯ НИ РАЗУ ГАВРЮША РАССЛАБЬСЯ ПОЛОЖИ МЕЧ МИХАИЛА ЧТОБЫ Я ВИДЕЛА КУДА ВСЕ, ПОЕХАЛИ
Посвящается всему
ЭТО СТИХИ, ЭТО НЕ АНГЕЛОЛОГИЯ (ну вдруг Гаврюша че-то не допонял)*** Я разрешаю тебе не следовать правилам, не бояться и ни во что не верить. Над входной дверью мерцает лампочка, из темноты выступает лестница, страшно. Я разрешаю не возвращаться. Он будет ждать тебя до последнего. "Он привык всем жертвовать. Это его профессия". Когда шаги твои зазвучат под дверью, он будет счастлив.
Я с удовольствием проиграю.
***
"Это пытка, - он произносит, - я хочу верить. И целых пять минут я верю. Я вижу духов, я слышу время Течет сквозь дыры в обшивке мира. Судьба героя, судьба мессии - Моя или?.. И я опять ничего не вижу, Ничего не слышу, Моя судьба неясна. Наверное, я офис-менеджер В Икее?" Психолог смотрит сквозь аквариум С радужными рыбками И отвечает: "Это скрытые Комплексы, возможно, мания величия. Как думаете, вас любили родители?" В комнате клубятся Дымчато-серые сумерки, Горит одна лампа у входа и выхода. Где чудо, которое окончательно Всех убедит? Святой Дух снизошел на апостолов, с Моисеем разговаривал горящий куст. Что первым возникло - Бог или вера? Есть ли доказательство? Столько лет прошло, какая разница.
***
Итак, тебе открывается истина. Меч на дне озера, сын крестьянки -спаситель империи. Убийца -дворецкий. Не верится? Но что поделать. Это правда. Закаты, еда из магазина, сериалы Останутся прежними. И ты не изменишься. Просто будет чуть-чуть легче.
*** Текст особое внимание мне хотелось бы уделить тонко выписанной скорби по поводу мытья посуды
Я открываю рот вместо героев. Я вижу их лучше, чем Узор на линолеуме. Вода звенит об посуду, Заливает пол. Похоже на мессу и чайную церемонию.
Мои не мои слова - симметрия, правда. И это прекрасно.
Мне больно. Потому что образ переломится. Мы с ним обречены на одиночество, хотя нет, мы единственные увидим друг друга как задумано. А тому, кто после меня придет - он предстанет другим, и они друг друга тоже поймут до первопричины. Ирония или чудо.
***
Сирена(Бойся любви, ибо она и есть правда) бодро, радостно
И в тот момент, когда она понимает, что любит его, Слишком поздно менять И меняться - все кончено. Он говорит "ты чудовище" И плачет, как маленький мальчик. Она слишком много врала, Чтобы он поверил хоть слову.
- Как мне облегчить страдания твои? - спрашивает Михаил. Христина смеется, кровь брызжет изо рта. Христину бросили на лежанку - все равно умрет, сказали. Авось холодный пол облегчит муки. Восхитительная медицина, думает Гавриил. Он видит сквозь тряпье, изображающее дверь. Михаил не спускается к верующим обычно. К Христине второй раз заявился. Гавриилу, может, интересно глянуть на деву. Пока тело ее оставалось целым, хороша была: светлые волосы, серые глаза, высокая для женщины, человеческой женщины, разумеется. Свечение вокруг Христины синее - знак веры. Веры и безумия, они сочетаются. Христина разбила богов отца. Теперь Христина лежит в темноте, и отцовские идолы взирают с выступа. - Как утешить? - повторяет Михаил. Он опускается рядом. Христина вздрагивает, двигается обрубок руки. Скребет по полу кость. Михаил проводит ладонью, вспыхивает свет - Христина выдыхает. Отключил боль, думает Гавриил. - Я никогда никого не любила, - шепчет Христина. - Так, как тебя, Господь мой. - Я не он, - отвечает Михатл. Под спину Христине он просовывает руку. Чтоб не в холоде умирала, что ль? Гавриил морщится. Мученики постоянно путают Михаила с Богом. - Через меня идет к тебе любовь Его. Христина улыбается. - Хоть так познаю любовь мужчины. Гавриил подпрыгивает. Люциферово копыто! - Любовь ото всех одинакова, - говорит Михаил. Пречистой Деве б его чистоты. - Пожалуйста, - произносит Христина, она приподнимается. Михаил удерживает в кольце рук. Любовь Господа обнимает и утешает, ага. Гавриила подташнивает. - Пожалуйста, поцелуй меня, - говорит Христина. Михаил касается губами ее лба. - Не так. Христина ведет костью по лицу Михаила, царапает щеку. Когда Христина прижимается ртом ко рту Михаила, глаза ее закрываются. - Ради этого, - говорит Христина после. - Стоило умереть, Господь мой. Она еще долго не умирает, минут пять. Все это время Михаил не двигается.
2
- Воскрес! - доносится с улицы. - Воскрес! Кто-то хохочет, кто-то затягивает "Аллилуйя!", поет свирель. - Я теперь Богоматерь? - спрашивает Мария. Розы ползут по стене - мелкие, белые, почти некрасивые. Мария всегда питала слабость к убогим, вышла же замуж за Иосифа. - Радуйся, Дева, ибо избрана, - отвечает Гавриил. Он не может разговаривать с людьми теперь. Да что там, он и смотреть на них не может. Мария - человек. Лучший, конечно, но все же. - Радоваться тому, что кучка ублюдков распяла моего сына? А потом раскаялась и сотворила из него Бога? На стене трещина, а в трещине - мох. Гавриил соскабливает его. - Я вообще ничего больше не понимаю, - произносит Гавриил. - Мы дали им столько любви, столько прощения, мы показали им, что они не одни. И что же? Что же они сделали? Я не Михаил, я... Мох горчит, Гавриил зажмуривается. Его берут за руку. - Я тоже не Михаил, - говорит Мария (словам ее вторит чье-то "Аллилуйя"). - Я тоже не прощу.
*** Мария становится такой, какой была до рождения Иисуса. Какой Гавриил впервые увидел ее. Над телом распростерлись плакальщики. Солнце осушило слезные протоки, но плакальщики стараются. Песок переливается, пробегают по нему желтые да белые искры. Возвышается гора, она багровая, не ясно, от крови или от солей железа. Мария поправляет сандалии - оставили розовые следы ремешки. - Ну теперь на небеса, - говорит Гавриил. Он обещал прийти за Марией. Он и пришел. Мария встряхивает волосами. - Да! Она замирает. - Что такое? - спрашивает Гавриил. - Я слышу, - говорит Мария, она морщится. - чьи-то молитвы. Кому-то плохо. Гавриил окружает Марию крыльями. - О, не переживай, уроды хотят сделать из тебя святую. Это пройдет, если не будешь отвечать. Мария кивает.
***
Она молчит, когда он спрашивает, правда ли это. Смотрит мимо него, кусает губы - и молчит. Знает про себя, что врать не умеет. Гавриил поймал ее у заброшенной церкви. На алтаре, правда, сохли белые розы - кто-то да навещает. - Так значит, - говорит Гавриил, - ты святой стала. Поздравляю. Как паства, радует? - Не начинай. - Отчего же? Богоматерь стоит близко-близко, Гавриил чувствует запах роз. У нее глаза карие, но прозрачные, Гавриил и забыл. На земле ноябрь. Скоро Рождество Христово. - Послушай, - начинает Богоматерь, она стискивает рукав Гавриила, - ты знаешь ведь, да? Их голоса, они тоже в твоей голове? День и ночь люди зовут меня, хотя не могут сказать точно - приду ли. - Отпусти. - Нет, Гавриил. Вот они зовут и зовут, и никто им не поможет, без любви Бога они совсем одни. Кому любить их, - говорит Богоматерь, - если не нам? Она отпускает Гавриила. Отворачивается от него. Мария, нет, теперь навсегда Богоматерь, ведет пальцем по витражу, доходит до дыры в стекле. Там должна быть голова Иисуса, лес вместо. - Зачем его распяли тогда, - говорит Богоматерь, - если я сохраню ненависть. Он умер из любви. Гавриил идет по проходу, крылья обугливают углы скамеек. - Он умер, потому что они ничего не стоят, - говорит Гавриил. - И ты забыла все, потому что они так захотели. Когда Гавриил исчезает, свет его огнем скатывается со стен. Потуши пламя божественное, Богоматерь. Если получится.
1
Они долго не верят. Даже когда Иисуса ведут на Голгофу - не верят. И ученики его, одиннадцать здоровых мужиков, пальцем не пошевелили. - К Люциферу свободу воли, - говорит Гавриил. Иисусу нахлобучивают терновый венок. Стража смеется. - Один раз можно. Небо желтое, словно восковые свечи. - Нельзя, - говорит Рафаил. Он стучит ногой. - Нельзя. - Знаете, - произносит Уриил, - что такое распятие? Это состояние, когда избыток крови приливает к груди, и человек задыхается. Самая трудная смерть. Михаил молчит. Михаил молчит с того мгновения, как Иисус сказал: не минует меня чаша сия, судьбе покорен. Иисус бьется на кресте. Боже помилуй, ибо верую. - Да подпилите ему сухожилия! - восклицает Рафаил. Он пинает камешек, тот падает по восьмиобразной дуге, зевака охает. - Ну теперь скажут, ангелы Господни были с людьми в час великой скорби, - предрекает Уриил. - Наша гора хорошо просматривается оттуда. - Я устрою им казнь египетскую, - обещает Гавриил. - Пожалеют, что не сдохли вместе с Иисусом. Кто-то сжимает локоть. Михаил, конечно. Его прикосновение Гавриил и в кромешной тьме узнает. Михаил качает головой, мол, нет, нельзя. Ничего тебе нельзя, Гавриил. Гавриил открывает было рот - послать Михаила к братцу рогатому. Но Михаил моргает, щеку расчерчивает блестящая полоса. Михаил отворачивается, поздно. Под ногами его всходят травы. - Ты ... ты чего? - спрашивает Гавриил, в груди стучит сердце, перестанет вот-вот. Крылья Михаила колышутся. - Да любите уже друг друга, - говорит Михаил. Он задыхается вместе с Иисусом. Он умрет вместе, понимает Гавриил. Против воли Гавриил хватает Михаила за руку. - Не смей, - говорит Гавриил, - Даже не... Михаил смотрит на него - глаза темно-синие, почти черные, а веки покраснели. Михаил не умеет ненавидеть, его создали не для этого. Для этого создали Гавриила.
Самое худшее не-воспоминание Гавриила
- Что ты намереваешься доказать? Между ними поле, и травы тянутся к Михаилу. Михаил даже меч не захватил. - А без риторики никак? - спрашивает Гавриил. Его истинный свет выплескивается, окружает коконом. Багровеет город у Михаила за спиной, багровеет небо над Михаилом. Его одного Гавриил видит по-обычному - бледное лицо, каштановые волосы, синие глаза. Словно вся энергия, что есть, все жизни и все смерти пересекаются в одной точке, имя которой - Михаил. Любимчик Божий. Интересно, его мир тоже синий, под цвет глаз? Гавриил мотает головой. - Они распяли Иисуса триста лет назад, - произносит Михаил. Он идет по траве аки посуху. Хотя нет, евангелисты про воду писали. Да к Люциферу евангелистов! - Почему ты только теперь решил сжечь Иерусалим? Из-за Марии? - Не твое дело! Когда это Михаил интересовался кем-то кроме сынов человеческих, возлюбленных людишек своих? Они могут сотворить что угодно, покаялись - и Михаил готов спрятать под крылышком. Бесконечная, безумная любовь. Чувства Михаила людишек интересуют мало, им бы корову потолще да соседей победней. Над Иерусалимом скапливается черный дым. - Не надо, - говорит Михаил. - Ты же хочешь совсем другого. Откуда тебе Михаил знать, чего я хочу? - С дороги, - отвечает Гавриил. - Иначе. - Иначе что? От Михаила исходит синий свет. Еще шаг, и синий соприкоснется с багровым. - Не подходи, - просит Гавриил. Он уверен, что навредит, а Михаил не цель, Михаил причина. - Нет, - говорит Михаил. - Ты страдаешь, - говорит Михаил. - Я заберу твои страдания, - говорит Михаил. Гавриил отшатывается - не имеет значения, все потеряло значение, Михаил сделал последний шаг. Свеченье вокруг них становится фиолетовым. Багровый кокон расходится синими трещинами, еще чуть-чуть, и синий польется из Гавриила, нельзя допустить, нечестно. ... в ушах - стрекот кузнечиков, кричат сойки. Багровый исчезает, и небо предстает синим, трава обнимает Гавриила, а он падает, падает, падает, тепло, Господи, зачем ты создал Михаила таким, зачем ты создал любовь. - Спи, - доносится до Гавриила. - Я прощаю тебя. Ошибся, - проносится в голове, ты ошибся, Михаил, мне не прощение твое нужно, мне нужна...